— В 1922 году он был приговорен к смертной казни, которая была заменена высылкой из Советской России. Великий русский философ, государственник, преданно служивший России. Вопрос банален, но без него не обойтись: в чем, на Ваш взгляд, заключается секрет повышенного интереса наших современников к трудам философа Ильина?
— Мы ведь с вами современники краха не только коммунизма, но вообще государственной идеи, национальной гордости и достоинства. Осмеянию и оплевыванию в 90-е было подвергнуто буквально все: история, быт, политика. Русское в один миг стало немодным, рубль «деревянным», наука нищей, власть коррумпированной, а преступность беспредельной.
И это после столетий потрясающей воображение территориальной экспансии, создания первоклассной европейской науки и культуры мирового уровня. Как от этого всего было не впасть в отчаяние. Россия погрузилась в длительную депрессию, сопровождавшуюся беспрецедентным ростом алкоголизма и самоубийств.
И среди этого разгрома вдруг были переизданы первые произведения Ильина. Оказалось, что был человек, патриот, мыслитель, который пережил во многом схожие с современной ситуацией катаклизмы русской смуты начала XX века.
Пережил, осмыслил, предложил развернутую критику тех событий. Принадлежа к проигравшей стороне, не опустился и не потерял своей русскости, как многие в эмиграции. Дал впечатляющий прогноз о судьбе России после падения коммунизма и набросал черты грандиозного проекта восстановления российской государственности.
Помню, как я впервые прочитал Ильина, а это было в старших классах школы, и был покорен силой его веры в Россию. Он писал о самом главном, о Вечной России, связывающей враждующие эпохи, о том, что нам необходимо найти, осмыслив трагический опыт XX века, новые формы устройства политики и экономики, которые не позволят повториться братоубийственной бойне, как обычно, подогреваемой бдительным интересом зарубежных конкурентов.
По большому счету, Ильин с его верой в особую миссию России, в ее воскресение как птицы Феникс из посткоммунистического пепла, спас от отчаянья немалое число людей, превратив их из растерянных постсоветских обывателей в национально мыслящую интеллигенцию.
В возвращении Ильина была и очевидная историческая, и политическая закономерность. Крах коммунизма, помимо всего прочего, означал и крах советского патриотизма. Место которого заняла, и на какое-то время в 90-е даже восторжествовала в массовом сознании, русофобская идеология.
Достаточно скоро стало понятно, что на такой демобилизующей основе ничего позитивного создать не получится, а строить государственную идеологию новой России, за вычетом невнятных «общечеловеческих ценностей», собственно, и не на чем. Монархическая идея с практической точки зрения умерла в 1917 году, а коммунистическая была тотально дискредитирована в 1991-м.
И тогда Ильин, фактически создавший с нуля «белый патриотизм», стал очень востребован, как властью, так и образованной частью общества. Его впитало и на нем выросло практически все новое поколение российских правых, консерваторов и традиционалистов.
— Ильин знал, что коммунизм в России не навечно. И писал, что после прекращения коммунистической революции основной задачей русского национального спасения и строительства будет «выделение кверху лучших людей, — людей, преданных России, национально чувствующих, государственно мыслящих, волевых, идейно-творческих, несущих народу не месть и распад, а дух освобождения, справедливости, сверхклассового единения». Прошло уже много лет после «прекращения коммунистической революции», удалось ли нам хотя бы частично выполнить основную задачу национального спасения, то есть создать элиту страны?
— Наверное, я не сильно преувеличу, если скажу, что этот пункт завещания Ильина был катастрофически провален. Такое ощущение, что было сделано ровно наоборот, причем намеренно, в момент, когда закладывались основы новой российской государственности. Из системы убрали сердцевину — идеальную мотивацию человеческих поступков, в том числе ценности долга и государственного служения.
Вместо этого воцарился чисто количественный подход, пресловутая «эффективность», под которой понималась только материальная успешность. В итоге мы получили отрицательный отбор, выдвижение худших, но «эффективных» в набивании своего кармана, в силу отсутствия каких-либо сдерживающих нематериальных принципов. Доминирование на управленческих позициях случайных людей, конъюнктурщиков и авантюристов. Плюс самовоспроизводящуюся гидру коррупции: отрубишь одну голову, а на ее месте две вырастают.
Ильин был абсолютно прав в том, что без «качественного отбора наверх» все остальное бесполезно. Самые правильные планы будут торпедированы некомпетентностью и продажностью элит. И даже сейчас, после десятилетий стабильности, этот вопрос кардинально не решен. В политическом истеблишменте соседствуют государственники и компрадоры, что порождает крайнюю двойственность российской внутренней и внешней политики.
Стало очевидно, что достичь качественного отбора крайне непросто. Сам Ильин предлагал кропотливое, постепенное выращивание новых управленческих элит. Отсев тех, кого он называл «политической чернью», людей продажных и безыдейных, через формулирование жестких критериев и систему государственных экзаменов, и под прикрытием просвещенного авторитаризма.
Собственно, Путин, как видно из его статей и выступлений, выбрал именно этот способ в самом мягком его варианте, без массовых репрессий и сопутствующего им «лес рубят, щепки летят». Но оказалось что метод чреват попаданием в замкнутый круг, когда те, кому положено отбирать, сами поражены коррупцией.
Системе приходится заниматься самоочищением, топчась на месте и набивая шишки, бесконечно латать тришкин кафтан управленческих ошибок. В конце концов, этот путь при должной настойчивости даст результат, но хватит ли у России исторического времени? Потому что единственной опробованной альтернативой очищения элит, которую Ильин полностью отвергал, будет новая революция и новые большевики, пронизанные накаленной страстью и ненавистью к прежнему режиму во всех его проявлениях.
— Иван Александрович многое предвидел. Приведу фрагмент из статьи «О государственной форме» (разговаривая о философе, без цитат не обойтись): «Пройдут годы национального опамятования, оседания, успокоения, уразумения, осведомления, восстановления элементарного правосознания, возврата к частной собственности, к началам чести и честности, к личной ответственности и лояльности, к чувству собственного достоинства, к неподкупности и самостоятельности мысли, прежде чем русский народ будет в состоянии произвести осмысленные и не погибельные политические выборы. А до тех пор его может повести только национальная, патриотическая, отнюдь не тоталитарная, но авторитарная — воспитывающая и возрождающая — диктатура». Мне кажется, что это на сто процентов можно отнести к нашему времени…
— Согласен с Вами, параллели видны невооруженным взглядом. Это та часть наследия Ильина, которая была реально освоена ныне действующей властью. Ильина прочли тогда и таким образом, что его можно считать духовным отцом нынешней «вертикали власти».
Когда Путин пришел и принял ельцинское наследство, страна стояла на грани краха, не в последнюю очередь по причине потери управляемости. Потребовалось временное упрощение политической системы и консолидация элит для выхода из острой фазы кризиса.
И эта вполне прагматическая потребность вошла в резонанс с размышлениями и рецептами Ильина полувековой давности. Ильин показал, что мгновенный переход к подлинной демократии невозможен, если отсутствуют традиции. Нужен длительный подготовительный период, когда люди привыкнут ответственно выбирать, приобретут иммунитет к манипуляциям, научатся отличать демагогов и крикунов от политиков «слова и дела».
Кроме того, он показал, что в раздираемой противоречиями стране партийная политика превращается в состязание безответственных честолюбцев, ведущее не к государственному благу, а к удовлетворению личных амбиций.
Он много об этом пишет, анализируя крах партийной политики после февраля 1917 года. По сути, сверхсильная исполнительная власть, «национальная диктатура», может рассматриваться как компенсаторный механизм, в стране, чьи традиции не располагают к публичной конкуренции, направленный на недопущение схватки внутри элит с непредсказуемыми последствиями.
Как решение этой проблемы Ильин выдвигает идею отказа от партий в пользу профессиональных корпораций и практику отбора делегатов через многоступенчатые выборы. Он пытается заложить в перспективе основы новой политической системы как системы динамического равновесия элит, по образцу англо-саксонской двухпартийной, когда существуют две сменяющих друг друга на выборах группировки элит, с общей рамкой ценностей и отношением к зарубежным конкурентам.
В 2005 году в Россию из Швейцарии были перевезены останки философа Ивана Ильина и его супруги. Они с честью были захоронены в некрополе Свято-Донского монастыря. В том же году в России было собрано и переиздано 23 сборника трудов Ильина и снят фильм “Завещание философа Ильина”. А в мае 2006 года в Россию вернулся и архив Ивана Александровича. Ильин завещал хранить свой архив за рубежом до тех пор, пока в России не закончится большевистский режим.
Обратите внимание, как это работает в тех же США: кого бы ни выбрал американский избиратель, республиканцев или демократов, он выбирает одно и то же — политику силового доминирования по всему миру.
Где же здесь демократия как реальный выбор? Поэтому Ильин и предлагает модель, в которой все политические институты от верховной власти до федерализма, должны быть авторитарными «по форме» и демократическими «по духу», то есть защищать права и свободы большинства, не позволяя в пылу политической борьбы жертвовать национальными интересами.
Непредвзятый анализ политической практики наиболее развитых стран, являющихся для всего мира неким образцом «демократичности», показывает, что такой «политической диалектики» придерживались все ответственные западные правительства.
Россия в годы перестройки не пошла этим путем — советское, а затем российское руководство предпочло демократизацию «по форме», когда эта ошибка в 2000-е была осознана, власть вернулась к дороге, указанной Иваном Ильиным.
Поскольку запрет партий и многоступенчатые выборы к концу XX века стали слишком явной архаикой, были найдены другие решения: укрощена Государственная Дума, ослаблены оппозиционные партии, сформирована система с доминирующей партией.
Это дало эффект стабилизации и управляемости политической системы и было закреплено в идеологическом концепте «суверенной демократии». Впрочем, и последние инициативы российской власти по возвращению губернаторских выборов и увеличению числа партий напрямую укладываются в логику Ильина, которая предполагает постепенное расширение демократического участия по мере роста правосознания рядовых граждан и элит.
Кажется, это и имел в виду Владимир Путин, говоря о появлении нового городского среднего класса, образованного и самостоятельного, требующего, чтобы с его мнением считались.
— В одной из книг православного писателя архимандрита Рафаила (Карелина) я встретил характеристику целой плеяды русских философов XX века: Соловьева, Бердяева, Лосского, Лосева, Флоренского, Булгакова, Розанова. В том числе и Ильина. Так вот, отец Рафаил назвал Ивана Александровича «более цельной и прямой личностью, чем все вышеперечисленные». Согласны ли Вы с такой оценкой, и если да, то что является главным отличием Ильина от других русских философов?
— Религиозная философия — это в определенном смысле хождение по лезвию ножа, по очень тонкой грани, отделяющей свободу духовных поисков от впадения в гордыню, и стремления «переписать религию под себя», что ведет, в конечном счете, к догматической ереси. Лев Толстой тому наглядный пример. И позиция Ильина в этом пункте принципиально отличается от многих религиозных мыслителей серебряного века, в том числе и названных.
Те из них, кто принадлежал к традиции, заложенной Владимиром Соловьевым, позволяли себе весьма рискованные богословские эксперименты (например, софиологию), выводившие их философствование за рамки православия, если не христианства вообще. Это и сообщало их декларируемому православию двусмысленность.
Тот же Соловьев отличался прокатолическими симпатиями и выступал с весьма «прогрессивным» проектом объединения христианских церквей. Ильин действительно, в этом смысле, занимал более прямую и цельную позицию. Будучи философом, он предпочитал не лезть в вопросы вероучения и религиозной догматики, полагаясь, как верующий христианин, на авторитет отцов церкви и тысячелетнюю традицию (в соответствии с христовой максимой «кесарю кесарево, Богу богово»).
Эту позицию он вполне отчетливо формулирует в одном из своих писем, и видимо, здесь пролегает граница между либеральным христианством, к которому склонны многие отказавшиеся от былого атеизма интеллигенты, и христианством национально-консервативным.
Ильин охотно высказывался на темы злободневные, публицистические, связанные с социальной ролью Церкви, превосходно рассуждал о внутреннем духовном опыте христианина, о том, что значит на практике быть религиозным человеком. Его фундаментальный труд, фактически дело всей жизни, «Аксиомы религиозного опыта» — это своего рода обобщение личного опыта человека внутри веры (не в последнюю очередь его собственного опыта).
Там есть и такая аксиома как «трезвение», которая предохраняет человека от соблазнов на очень непростом пути духовного совершенствования. Духовное трезвение, отказ от разного рода опьяняющих богословских «прожектов», иллюзий стать новым пророком, наверное, и есть главная черта Ильина как религиозного мыслителя.
— Александр Юрьевич, интерес к Ильину политиков, особенно тех, кто, скажем так, «разыгрывает русскую карту» понятен, а каково отношение к Ильину среди современных ученых-философов? Уважительное, но с оттенком пренебрежения, как к чему-то отжившему свой век? Есть ли продолжатели его традиций?
— Ильин достаточно уязвим для критики, поскольку он, конечно же, в первую очередь идеолог, его философия — это служение Родине словом. Это неизбежно для мыслителя и публициста, писавшего на злобу дня. Его «минусы» бросаются в глаза — он излишне эмоционален, чрезмерно пафосен, очень категоричен, не создал всеобъемлющей философской системы и так далее.
Для «чистых» философов, максимально абстрагированных от реального жизненного опыта, он всегда будет скорее публицистом, чем философом. Для идеологических противников — певцом государственной машины, неограниченной власти и репрессий, проповедником «злого добра» (по определению Николая Бердяева).
Уже давно сложились шаблоны восприятия Ильина сторонниками и врагами его идей. Впрочем, рискну предположить, что как алмаз от огранки становится только лучше, так и наследие Ильина еще раскроется. Мне думается, что изучение политологической части его наследия, в отличие от религиозно-философской, пока еще в целом не вышло за рамки пересказа и наивного, непосредственного восприятия.
Требуется второй этап, когда состоится прочтение Ильина в сравнении, скажем, с зарубежными и русскими консервативными мыслителями и в контексте развития политологической мысли XX века.
Так, например, на основе идей Ильина может быть построена оригинальная концепция типов политической культуры. Это тем более интересно, учитывая, какую роль играет тема политической культуры в западной гуманитарной науке, где она рассматривается как загадочный фактор X, по сути «генотип», определяющий особенности национальной политической практики.
Что же касается продолжения его традиций, то для православной части нашего общества он стал тем же, чем Сахаров для либералов, величайшим моральным авторитетом. Предложенный им синтез консерватизма, национализма и православия повлиял практически на всех современных правых интеллектуалов, нет даже смысла перечислять.
А вот непосредственные ученики остались в эмиграции и, оторванные от национальной почвы, не дали заметных плодов. Сам же Ильин, остро переживая свое вынужденное разделение с Россией, возлагал все надежды только на то, что его работы станут известны в освобожденной от большевизма России.
Среди оценок творчества Ильина мне пришлось встретить и такое: «Ильину удалось совершить невозможное — рассказать о русской душе на языке философии». Сам же он так писал о своем учении: «Это философия простая, тихая, доступная каждому… Евангельская совесть — вот ее источник». Но в сегодняшний, без преувеличения сумасшедший, век имеет ли смысл говорить о «русской душе на языке философии», или тем более упоминать о «евангельской совести»?
Еще как имеет! В современном мире говорить на языке философии могут позволить себе только богатые и амбициозные страны, тогда как бедные вынуждены заботиться лишь о выживании. Мировые лидеры — они лидеры не только в производстве автомобилей, но и смыслов. Через смыслы формируются правила игры и создается картина мира, которую потом принимают и которой подчиняются все остальные.
Разве США не ввели своего понимания демократии, свободы и счастья, которые влияют на весь мир? Разве мы не вынуждены оправдываться перед Европой за отступления от европейских стандартов политического и экономического устройства? Тот, кто придумал и обосновал эти стандарты, тот сделал и так, что мы оказались в роли вечных неуспешных учеников.
И если продолжать говорить о русской душе на языке бытовых штампов и тошнотворных юмористов, то выбраться нам из этой ямы не дано. Так и будем сидеть за одной партой с банановыми республиками.
Иван Ильин дал «русской душе» ключ к пониманию самой себя, к осознанию своей особости, без чего невозможно развиваться и осваивать новый опыт, в том числе и чужой, а можно лишь бесконечно сидеть в начальной школе. Да и «евангельская совесть» — далеко не пятое колесо в телеге государственного организма.
Как отдельному человеку, так и обществу в целом она сообщает мощнейшую энергетику, силу моральной правоты, согласия между принципами, целями и поступками. Те, кто обесточил наше общество в 90-е, погрузил его в сонное, самоуничтожающее состояние, знали, куда нужно наносить удар.
Ради того, чтобы заполнить этот вакуум смыслов, веры и совести, образовавшийся после падения коммунизма, и который он предвидел, Ильин писал и жил…