30 лет молчания: что мы похоронили в Чернобыле?

В этом году исполняется 30 лет первой из двух самых страшных техногенных катастроф современности — аварии на Чернобыльской АЭС. Этой даты ждали все ликвидаторы.

Люди верили: через 30 лет им расскажут, участниками какой драмы они стали на самом деле. Ожидания не оправдались…

С того момента, как в бетонном саркофаге объекта «Укрытие» были похоронены мечты о социализме, информации больше не стало. Привычка замалчивать все, что связано с событиями 86-87-го гг. осталась. Несмотря на гласность, на развитие науки, на смену режима, менять отношение к чернобыльской аварии, исследовать ее всерьез и глубоко и главное — озвучивать результаты этой работы никто не спешит.

В этом году исполняется 30 лет первой из двух самых страшных техногенных катастроф современности — аварии на Чернобыльской АЭС. Этой даты ждали все ликвидаторы.
Из Чернобыля Николая Яковлева ждали жена Ирина и маленькая дочь Марина

Ликвидаторов становится все меньше, а почти все их заболевания врачи объясняют одним: вегетососудистой дистонией, диагнозом, который признает только Российский и постсоветский Минздрав. Исследований, просто отметок в медкарте о том, что очередное недомогание — следствие полученного ионизирующего облучения, — как не было, так и нет. Из непризнаваемого бедствия, с которым бороться начали в тишине, чтобы не испортить первомайские торжества, Чернобыль превратился в явление отрицаемое. Чего стоит только вера в то, что период полураспада, который должен был продлиться до сотен лет ускорился и за 20-30 лет земля очистилась «статус же снят», «зона из-за дождей переползла от деревни в нежилую низинку». Да и о ликвидаторах сегодня вспоминают разве что к очередной годовщине, когда нужно открыть еще один памятник или провести очередной патриотический урок в школах. А в жизни, быту, они остаются один на один со своими бедами, проблемами со здоровьем и вечным страхом за детей, вошедших в возраст отцовства и материнства: каких внуков подарят они: здоровых или отмеченных забытым и игнорируемым медиками Чернобылем?

Вина уже не было, только минералка и «Кола» с «Фантой»

Николай Яковлев — один из тех, кому повезло встретить тридцатилетие чернобыльской аварии. Сегодня в Бунинском сельсовете Солнцевского района, к которому относится его Толмачевка, он — последний из оставшихся в живых ликвидаторов. 12 октября 1986 года в Чернобыль он уходил из Курска, где жил с семьей. Тихий частный сектор микрорайона Спутник (АПЗ). Рядом — поселок Подлесный, откуда ребят забирали еще в мае. Возвращаясь, они вспоминали Чернобыль скорее как увлекательное приключение. Забирали их на «военные сборы», на полгода. С усмешкой рассказывали, что красное вино в Чернобыле едва ли не рекой лилось, что всех распустили по домам через пару недель. «Когда мы приехали вина уже не было. Может, потому что саркофаг был уже закрыт», — вспоминает Николай Александрович. Позже в разговоре он признается, что в Чернобыле все работы были организованы с гениальной секретностью. Такой, что с ликвидаторов даже не брали подписку о неразглашении. Работы были разбиты на множество этапов, поэтому сложить в единую картину происходящее было невозможно. Доказательство тому — оброненная невзначай фраза «саркофаг был закрыт». Так им сказали в октябре 1986 года. Между тем работы по созданию объекта «Укрытие» завершились только к 30 ноября. Об этом вновь приехавшие не знали и спокойно отправлялись к стенам станции.

— Вина уже не было, зато была минералка. Ящиками. Везде и много. Это для нас, простых призывников. А вот офицерам везло больше. Для них завозилась «Кола», «Фанта», которую в обычной жизни мы и не видели — «железный занавес»... Вечером в день приезда нас построили на плацу, и замполит сообщил: «Поедете работать на станцию, но первые два-три дня может голова болеть. Это не опасно, просто элемент адаптации к зоне». Работать предстояло около главного административного корпуса, метрах в ста от четвертого реактора. Нам нужно было идти перед огромной машиной-пылесборником и собирать крупные куски, которые она не сможет вобрать. После очередного прохода останавливались, выгружали огромные чехлы-кассеты с радиоактивной пылью и закидывали в кузов шедшего следом грузовика. Пыль, которая, намагнитившись, осела на стенках мешка, обсыпала нас с головы до ног. Немного резало в глазах. Что же касается боли, так немного виски ломило. А вот ребята, которые работали чуть ближе к разрушенному реактору, возвращались назад, держась за голову, была тошнота, рвота. Нас не обманули. Через пару-тройку дней адаптировались.

За вешки не заходить

Чернобыль жил слухами. Слушая ту или иную байку или легенду, которые здесь, в отсутствие информации, появлялись одна за одной, сложно было понять, где правда, а где вымысел. Говорили о смертях, но в это мало кто верил. К октябрю уже редко кто умирал здесь же.

— Чернобыль был профессиональным диагностом, который моментально вычислял те заболевания, о которых ты мог и не знать. И бил по самому слабому месту, — вспоминает Николай Яковлев. — В один из дней, был конец октября, может — начало ноября, работали у второго реактора. Дозиметристы вешками заметили коридор, безопасный для прохождения. Одному из ликвидаторов приспичило отойти, посидеть. Решил сильно не отдаляться, на пару метров примерно. Пять минут — нет, десять, пятнадцать... «Что он веревку проглотил?» — еще пошутили. Пошли проверить, а он мертв. Дозиметрист проверил: в том месте, — больше тысячи микрорентген. Как луч из стены бил... Вытягивать пришлось тягачом. Потом выяснилось — сердце не выдержало, а вроде — здоровый мужик был. Я же говорю, Чернобыль все болячки выявлял на раз-два, все сдавало, что было слабым. У этого вон сердце... — задумывается.

В это время на станции и в зоне отчуждения еще не перевелись романтики. Кто-то ехал на военные сборы, были и добровольцы со всей страны. Отправиться сюда было примерно то же, что в свое время поднимать целину. Этакое испытание собственных сил и возможностей, большая всесоюзная стройка. Вот только здоровье эта стройка гробила куда сильнее, чем строительство БАМа или других «объектов тысячелетия». Были и те, кто отправлялся сюда ради преференций.

— Первый день, приехали. Бегают полковники, генералы. Столько звезд не увидишь даже на параде. Помню, вытянулся, честь отдаю. А один из них «Какого... ? — такой трех-

этажный оборот завернул. — Здесь не армия тянуться». А сам глаза отводит. И вроде как стыдно ему. А за что? Это уже потом присмотрелись, поняли. Многие из офицеров приезжали в Чернобыль просто так, отметиться, что участвовали. Редко кто из них участвовал в работах, все чаще отсиживались там, где фон пониже. На станции ни одного высокопоставленного носителя звездочек я так и не увидел. Приезжали они не на полгода, как мы, а на два месяца, но, как правило, комиссовались через пару недель. И перед нами, простыми солдатами, им было как-то стыдно и неудобно. Не всем. Некоторым. Они приезжали майорами, а покидали зону через две недели подполковниками и полковниками. Человеческие качества Чернобыль высвечивал тоже дай боже как...

Он не сумел пройти мимо алмазов

В команде, с которой приехал Николай Яковлев, было десять курян: трое из Щигров, трое из Тима, по двое из Курского района и Железногорска. Из Курска призывались и жители Орловской области. Отработав несколько смен на станции, куряне перешли в медпункт, санинструкторами. На обслуживании шесть батальонов. В задачу входило оказание первой помощи, выдача таблеток. Их получали все, перед отправкой на станцию и по возвращении. Первое время вернувшиеся обязаны были зайти сдать кровь. Все до одного. Затем анализы начали делать по выборке. Что там показывало исследование, Николай Александрович, даже работая в медпункте, не знал. Один раз врач, делавший заборы, проболтался: «Как же вы еще живы, ребята? У вас уже не кровь».

— В ноябре раздали накопители, которые считали, какое облучение мы получили. В конце дня их забирал старший, снимал показания, какие — не говорили. Знали только, что как получишь пятнадцать рентген — все, на станцию больше не поедешь, останешься ждать замену. При этом считалось только излучение, полученное на работах. А в палатках — нет. Но и они фонили. Топили буржуйками. Ноябрь в тот год был теплый и дождливый, а вот в декабре пришли морозы. Сразу до тридцати градусов. По большей части топили углем, шедшим со всей страны. Когда его не было — дровами. Благо, сосны рядом. О том, что при сгорании они «фонили» сильнее, чем до спила, никто не знал. Подговорили как-то дозиметриста проверить палатки — 0,2 рентгена. Но эта радиация в счет не шла, с ней просто приходилось жить и мириться.

В свободное время палатки готовили к приезду следующих смен. К моменту службы Николая Яковлева пришла пора класть асфальт, чтобы не месить грязь. Щебенку везли в том числе из Курской области, из Железногорска. Огромные булыжники с рудного отвала, которые еще предстояло утрамбовать.

— Ох, и доставили они нам работы, — вспоминает Николай Александрович. — Офицеры нашли отличный способ. Чтобы не забирать с более важных работ технику, на плац выгоняли батальоны, вернувшиеся с очередного задания, и по команде солдаты час-полтора должны были ходить строевым шагом. В любую погоду, по крупному, его даже гравием не назовешь... Сколько содранных ног и подвывихов к нам поступало... По полбригады за раз.

Николай Александрович некоторое время молчит, затем продолжает.

— Мы все ходили по военке. А тут — приехали японцы с проверкой. Нас быстрее переодевать. Халаты выдали белые. Соблюдайте осторожность. Лишнего не говорите. Прибыли японцы, а наши им: здесь все хорошо, военных нет. Только ученые. Вон, в халатах ходят. Только верили японцы не пропаганде, а показаниям привезенных с собой дозиметров. Как на цифры посмотрели — быстро вещи собрали. А мы опять в военку переоделись. Форма... Знаете, такая, х/б, и карманы на штанах накладные... Ко мне в медпункт раз пришел такой, с жалобой: ноги болят. Сперва на щебенку грешил, ан нет. Болит аккурат под карманами. Спрашиваю: карманы пустые? «Пустые», — говорит и глаза отводит. Снимай штаны. А там... Эти карманы ему на ноги пропечатались. Два темных загорелых квадрата. А под ними мясо гуляет. Как желе под кожей. Он, солдатик этот, ювелиром что ли был. Знал камни, умел обращаться с ними. Как увидал по земле алмазы разбросанные — не удержался. Полные карманы нагреб. А что это за алмазы? Это же графит радиоактивный от жары так оплавился. Красивые такие камушки, говорят, получились, светлые, прозрачные, я не видел сам. А он поздно выбросить догадался. Там уже вовсю гангрена развилась под теми-то карманами с алмазами. Увезли мы его в госпиталь, в Киев, что дальше — не знаю. Ноги-то точно не спасти было, а вот самого...

P.S.: ...Домой возвращались. Начало января 1987-го. В Киеве пересадка. На нас оглядываются: «Откуда вы такие?» — «Из Чернобыля». — «А где это?» Зато в Курск приехал. Два часа ночи. Темень. На вокзале единственное такси как раз клиента ждал. Прошу: «Пропустите, я только из Чернобыля». «Садись ради Бога». Таксист до Спутника довез, я ему по тарифу три рубля протягиваю. А он: «Бать, ты что?!» Мне 33 года было... Возраст Иисуса Христа, может, потому и жив до сих пор. Бог хранит...

 

Опубликован в газете "Московский комсомолец" №18 от 26 апреля 2016

Заголовок в газете: 30 лет молчания: что мы похоронили в Чернобыле?

Что еще почитать

В регионах

Новости региона

Все новости

Новости

Самое читаемое

Автовзгляд

Womanhit

Охотники.ру