Чего боятся курские усыновители?

Сегодня на свет всплывает все больше историй про горе-усыновителей

Как-то так получилось, что наше общество вдруг стремительно… не то чтобы решило деградировать, но уж точно стало пытаться упростить донельзя свое восприятие бытия. Помните отличительный признак литературы эпохи классицизма? Ее герои — носители строго одного порока или же одной добродетели. И окружающие воспринимают их так же: либо как строго положительных, либо как строго отрицательных. Такое же отношение у нас и к усыновителям: либо они видятся всем небожителями, либо заранее плохими людьми. Вы представляете ситуацию, чтобы беременной женщине говорили: «Ой, бедная, ну как же ты теперь будешь, это квартиру делить с кем-то придется? А если ребенок больным будет, это же тебе на всем экономить придется, чтобы вылечить его?» А вот заявить такое семье, которая готовится усыновить ребенка, — легко!

Сегодня на свет всплывает все больше историй про горе-усыновителей

«Просто обидно, что ты ходишь беременная, мучаешься токсикозом, потом десять часов корячишься в роддоме, а кому-то готовенькое все достается. Легко и без проблем. Отсюда такое отношение», — заявила мне однажды моя знакомая. Ее беременность длилась девять месяцев и обошлась без лежания на сохранении. Наш путь к ребенку занял 11,5 месяца. С постоянным бегом по инстанциям, проверками и перепроверками.

Как стать мамой для мамонтенка?

Надеюсь, что за те несколько лет, когда сын с нами, многое в процедуре усыновления изменилось. Не исключено, что к лучшему, и все же...

Главной трудностью был сбор документов. Медкомиссия, которая де-юре должна быть бесплатной, де-факто в одной из поликлиник оказалась стоящей денег. Стоимость варьировалась от нескольких тысяч рублей до всего двухсот деревянных (после того как жалобы были поданы во все инстанции). Слава богу, справка об отсутствии судимости делалась несколько минут. Казалось, что полиция — единственная структура, которая действительно заинтересована в том, чтобы ребенок обрел дом. Длительное ожидание инспектирования жилищных условий несколько скрасили проводимые с нами беседы. Зайдите «минут на 15 заполнить тестовый бланк». В итоге беседа заняла почти два часа. Сперва это было заполнение листов так 60 с вопросами и заданиями. «Хочу взять младенца?», а что вы будете делать с подростковыми кризисами, как реагировать на мелкое воровство и так далее. Психолог, равно как и госсистема, явно сомневались, зачем мне нужен ребенок, и искали, на каком из этапов я начну зарабатывать на нем и каким образом. После этого была отработка вариантов ответа с психологом. Девушка в кресле напротив очень переживала за сохранность моего брака: «Вы хотите пойти в театр, а муж в кино. Как решите, куда отправиться?» Кинем монетку. А если нет монетки? Решаем на камень-ножницы-бумага или выбираем третий вариант. Отсутствие битой посуды (такой вариант, как сейчас помню, был) или слез для манипуляции супругом расстроили психолога. Вердикт мы узнали позднее: «Все хорошо, ответы показали вас как достаточно стабильную в эмоциональном плане личность, но психолог все равно сомневается, что вы созрели для подобного шага. Ваше счастье, ребят, что ее мнение носит пока консультативный характер, а не строго обязательный, но сейчас, как закон изменится…»

Сегодня вспоминать те страхи немного смешно. Тогда казалось, что весь мир мешает тебе усыновить ребенка.

Чай, не на рынке

Самое сложное эмоционально — это не решиться на усыновление, даже не собрать все необходимые документы, а именно выбрать ребенка. Еще на начальном этапе мы пробовали с мужем зайти на сайт «Усыновите.ру». Ввести регион поиска не сложно, пол ребенка — тоже. А дальше — как в магазине: цвет глаз, волос, возраст. И вот тут уже становится не по себе. Хочется какого-то элемента неожиданности, как при беременности, когда ждешь вроде девочку, а в роддоме тебе «Сюрприз! А у вас мальчик». Ты же не заказываешь Богу, чтобы у тебя родился непременно голубоглазый блондин с высокими скулами. А тут... И вроде понятно, что делается это из благих побуждений, чтобы русоволосым родителям быстрее удалось найти кровиночку хоть отдаленно, но напоминающую их. Но эмоционально это непросто.

Почему-то казалось, что увижу одну из анкет и вдруг «екнет». Может, у кого-то это и правда так. У нас не «екнуло». Потому что это дети постарше на фото получаются милыми и вызывающими эмоции. Те же, кто фотографирует для сайта младенцев, кажется, просто не любят детей. Своего сыночка мы, знакомясь с базой по Интернету, пролистали с однозначным «нет». На того кроху, которого позднее увидели в Доме малютки, он походил не больше чем панда на жирафа.

Что действительно нас интересовало — диагнозы. Понятно, что у младенцев выявить что-то сложно. Так было у первого малыша, с которым мы познакомились и с которым дошли до медкомиссии. В Доме малютки сказали, что у него проблемы с сердцем, позади две операции, но впереди радужное будущее. «Нет», — сказали в областной детской больнице, где уже готовились посылать малыша снова в Москву. Нам не смогли гарантировать, что он доживет до школьного возраста. Мы испугались. Испугались, потому что очень сложно впустить в сердце ребенка, которого тебе, возможно, придется хоронить. Потому что в конечном итоге именно тебя будут проверять на предмет того, а не довел ли ты его до могилы.

И знаете, что примечательно? Именно после того как написали отказ, мы почувствовали себя… мразями. Нам было стыдно, что мы как будто второй раз подряд предали того кроху. Ну и что, что ему не было и трех месяцев, что он не понял произошедшего. Мы поняли. И после этого идти снова знакомиться с кем-то было страшно. Было желание написать согласие на первого же малыша, которого нам предложат. И чуть не написали уже на девочку, хоть и искали сына. У нее погибла мама, бабушка не могла и не хотела оформлять опеку, но в последний момент появился призрачный папа-сиделец, и ребенка оставили с ним. А потом… потом нашелся наш на тот момент еще Сережа.

…Была еще одна медкомиссия, во время которой мне всучили в руки орущий двухмесячный кулек и сказали: «Привыкай быть мамой». И эти очереди в детской областной с забегом по докторам. Ребенок кричал, очередь шикала, а какая-то сердобольная молодая мама, сидевшая рядом со мной, все вздыхала: «Уже такой большой, а ты его до сих пор ни держать, ни успокаивать не научилась. Хоть бы сиську дала».

…А знаете, что самое страшное? Это когда уже согласие подписано, тебе оформили право посещения ребенка до суда в Дом малютки и ты, отпросившись с работы, едешь туда. В этот момент боишься всего. Что это сон, и ты проснешься, а разрешения нет. Или что ребенок заболел и тебя не пустят. Или что на него еще кто-то написал согласие. Вот глупости, а боишься. И главное, ведь непонятно, зачем едешь: вдруг он уснул, а ради тебя разбудят. И с ним же не поговоришь, не расскажешь, что ты чувствуешь. И вот стоим над ним с мужем и вещаем на пару, как будем его любить, как он вырастет и будет играть в футбол с нами, а потом купим ему собаку. И тогда еще Сережа, хлопая глазами, радостно заявляет: «Ура!» Смеялись все нянечки, бывшие в этот момент рядом. Потому что на младенческое уа-агу этот клич был похож меньше всего.

О чем молчали сайты

Поддержку мы находили до суда в общениях на форумах усыновителей. Нам рассказывали свои истории, помогали настроиться на суд, но вот об одном молчал Интернет упорно: о наших законах, которые на тот момент переписывались.

Подавая документы, мы были уверены: если указываем к немедленному исполнению, так оно и будет. Но никто не сказал, что немедленно нам только ребенка выдадут. А вот решение суда будет вступать в силу…нет, не десять дней, как до этого, а месяц. И весь этот месяц мы не получим из Дома малютки ни полис, ни СНИЛС, ни свидетельство о рождении нашего крохи, чтобы переделать их в связи с новыми паспортными данными. Казалось бы, и что такого?

Мы провели дома три дня и попали в инфекционку. Вот тут и поняли, что весь тот бюрократический ад, что был изначально, — это все мелочи жизни. У ребенка состояние, угрожающее жизни, и не положить его в больницу нельзя. Но у него нет и документов — поэтому и взять нельзя. То есть можно, но если платно, но у нас нет платных услуг и кассы, где можно все оплатить. Об этом мне трезвонили весь вечер и всю ночь-утро до тех пор, пока я не дозвонилась до нашей опеки. Той, конечно, документы на малыша тоже не выдали, но хоть продиктовали номер полиса — уже хорошо. Так и лечились мы по несуществующим документам, которые то ли действительны, то ли нет.

Я искренне надеюсь, что сейчас в законодательстве что-то поменялось. Но несколько лет назад это было так. После выписки нам выдали перечень необходимых лекарств. Которые вроде как детям до трех лет полагались бесплатно. Но при предъявлении полиса. Мы покупали их сами. И через две недели снова уехали в больницу. На несколько месяцев. Это при том, что в целом малыш был здоров, дала о себе знать подцепленная в роддоме инфекция. Что я поняла из этого? Полагаться только на медкомиссии нельзя. Надо верить внутреннему голосу, который подскажет: твой это ребенок или нет во время знакомства с ним. Любой диагноз можно победить, было бы желание. Да и с родным ребенком разве была бы я полностью застрахована от подобного? Едва ли.

А еще в те больничные дни мы смогли еще раз оценить, как на деле общество относится к усыновителям. Это мамам, поступившим вслед за нами и рожавшим в том же роддоме, где появился на свет и мой малыш, доктора говорили: «Держитесь». Я слышала только: «Может, вернете его? Зачем вам такое горе? Вдруг умрет, а вам отвечай». Или: «Ну из ребенка явно толка не будет, сдайте его уже, поиграли и хватит». А ведь малыш уже тогда был самым родным и любимым. Уже через три месяца общения с ним я была уверена, что сама родила его, просто, видно, роды были тяжелые, плохо в памяти сохранились.

Сейчас все чаще слышу, что усыновляют ради денег. Я пытаюсь понять, в какой момент мы-то озолотились. Не эмоционально от нашего вечного «энерджайзера», а финансово. Тогда, когда у него была лечебная смесь по тысяче рублей за банку, которой хватало на три дня? Или когда мы оставляли по шесть тысяч в аптеке на препараты, которые были бы бесплатны, если бы на руках был полис и свидетельство о рождении и что там еще требуется по закону? Я помню свое удивление, когда мне позвонили со словами: вам тут единоразовое положено, вы чего документы не подаете, завтра последний день…

Чужие гены, ставшие родными

Очень больно слышать разговоры про то, что «гены дадут себя знать». Про это модно не только рассуждать на кухнях, но в последнее время говорить и писать. Это ребенок. Такой же, как сотни других. Он ведет себя так, как я вела себя в детстве, он чем старше становится, тем больше походит на нас с мужем. А если положить рядом фото его не биологического дедушки, сделанное в том же возрасте, вы ни за что не поверите в то, что эти люди — не кровные родственники. Это одно лицо. И с возрастом сходство все заметнее.

Единственное, что действительно отличает детей, которые пусть и недолго, но побыли в системе, — самостоятельность. Младенцем он не мог засыпать, если в комнате кто-то был. И если пытались укачивать. Он не знал, что это такое, ему это было не нужно. Он редко плакал, и то тогда, когда иначе уже не утерпеть. Потому что знал, что к нему все равно сразу же никто не прибежит. Хотя мы бегали на малейший шорох из кроватки. Он успокаивался при виде людей в белых халатах, когда у обычного ребенка медики вызывают чаще всего страх и ужас перед уколами и прививками. Ему было 2,5 месяца, когда мы приехали домой. Но не так давно мой пятилетний сын спросил меня: «Мама, а помнишь, когда я был маленький, тебя рядом не было. Я лежал один, рядом другие дети в кроватках. Это была больница или что? Почему тебя не пускали?» Он описал мне комнату в Доме малютки, где проходили наши свидания, хотя, если верить психологам, в этом возрасте дети еще не запоминают. Но, видно, ужас от пережитого предательства был таким, что он запомнил. И я не знаю, что отвечать на такие вопросы. Прошло пять лет, а я еще не готова к такому разговору, хоть он и смотрит мультик про маму для мамонтенка и знает, что не у всех детей есть родители.

Что еще почитать

В регионах

Новости региона

Все новости

Новости

Самое читаемое

Автовзгляд

Womanhit

Охотники.ру