МК: Почему «гуманитарная школа»? Среди массы востребованных «кулинарный совет от...», «как стать успешным брокером Форекс...» и прочих практичных «как влегкую срубить деньжат»? Почему американская литература на фоне всеобщего ЕГЭ? Как на этом вообще можно пытаться заработать сейчас?!
Алексей Салов: «Гуманитарная школа» не ради заработка создавалась. После сокращения из университета мне без преподавания стало тоскливо. Это проект для себя и тех, кто любит чтение. Так что мне никогда в голову не приходило сравнивать мои курсы по литературе с платными занятиями иных направлений или пытаться сделать их максимально капитализированными.
А литературу США я полюбил еще в 8 классе, когда прочитал Ричарда Баха, новеллой которого завершался учебник по литературе. Учительница нам тогда настоятельно советовала Баха не читать. Уж не помню, почему. А это, как известно, лучшая реклама.
МК: В 2016-м вы очень активно развивались в другой своей ипостаси, как ведущий торжеств. На скольких свадьбах вы процитировали Сэлинджера?
АС: Не помню, чтобы прямо использовал литературные знания в ивэнт-индустрии. Сэлинджера на свадьбах точно цитировать не приходилось. Но опосредованно образование очевидно необходимо, конечно. Как и любые знания вообще.
МК: В чем?! В оправданной улыбке сноба, когда слышите — «Баха? в смысле — читал? Ноты?» В чем может сегодня жителю Черноземья пригодиться знание американской литературы?
АС: Мои слушатели живут по всей стране и всему миру, я давно перешел на чтение лекций по скайпу, удаленно. Черноземьем не ограничена аудитория «Гуманитарной школы», поверьте. И у всех разные потребности и желания. Был ученик, который готовился к собеседованию на курсы продюсеров и хотел расширить кругозор. Есть филологи, которым чего-то не хватило в университетах. Есть люди, любящие узнавать новое и привыкшие учиться и развиваться постоянно. Но все мои слушатели схожи в одном. Эти люди любят читать, читают много и хотят делать это профессионально. А я, по мере возможностей, помогаю им в этом. А еще ученики ценят, что их вдохновляют. Мне это не сложно: я очень люблю книги...
МК: Книга для вас — переплет, бумага или пальцем влево по экрану?
АС: С экрана читал два раза в жизни. Книги — только бумажные. У меня большая домашняя библиотека. Мне папа привил любовь к этому. Так что выбор в пользу традиционной книги в моем случае — это генетика. Но я разделяю мнение Эко: в электронной книге нет ничего дурного, напротив, если к инновациям относиться с умом, плюсов множество...
МК: Извиняющаяся и извиняющая тональность этой фразы Умберто Эко красноречива. В чем магнетизм слова, отпечатанного в бумаге? Бумага гораздо более хрупкий носитель, нежели, скажем, «облака»...
АС: Мне не кажется, что тональность у Эко извиняющаяся. Итальянец был великим просветителем и очень мудрым человеком, так что мог позволить себе прямой тон. Про облака — красиво, но мы сравнивали бумагу и электронные носители. Бумага гораздо долговечнее. Отрубите электричество и все. А магнетизм есть. В бумаге, запахе, тактильных ощущениях. Возможно, я слишком сентиментален, но с тех самых пор, как мальчишкой ходил с папой в книжные магазины, книги воспринимаю как живые...
МК: Вернется электричество — «облака» вернут и тексты. Огонь погаснув, книгу не вернет... ну да ладно. Вернемся к вашей школе. Насколько константна аудитория ваших публичных лекций? Ведь, очевидно, что от подвижничества при создании проекта вы пришли к его, как ни крути, коммерциализации. Так, по крайней мере, считают те, кто посещал лекции четыре года назад бесплатно или за символическую плату и не могут позволить себе этого сегодня. Как страсть коррелирует с расчетом? Не становится привычкой? Так бывает со страстями....
АС: Я отвечу коротко. Чтобы добиваться результатов, страсть нужно сделать своим привычным состоянием. Я смог.
Плата. Мой личный опыт свидетельствует о том, что наиболее сильная мотивация у тех, кто готов платить за знания и навыки. Среди поклонников дармовых проектов много лентяев во всех смыслах этого слова. А я лентяев не люблю. Стоимость моих курсов символическая. Условия оплаты очень лояльные. Позволить их себе может каждый. Кстати, четыре года назад лекции стоили что-то около 200 рублей. Мой курс из 30 уникальных лекций стоит сегодня 10.000 рублей. 333 рубля за лекцию. Мало что изменилось, как видите. Те, кто скучают по прошлому, обманывают себя. Это не для интервью, а то звучит как реклама. Но прояснить мне показалось важным.
МК: Не звучит как реклама. Скажите, вот вы говорите, что воодушевляете слушателей. Разве вам нужны были мотиваторы, чтобы почувствовать Стайнбека и Маккарти, Керуака и Фицджералда? Секрет? Делитесь!
АС: Однажды я начал замечать пропасть между просто ознакомлением с книгой и вдумчивым, профессиональным чтением. Тогда появилась мотивация. Чувствовать — одно. Я начал учиться читать. И я не учу чувствовать. Вдохновляю, скорее, отношением к процессу. Показывая, что чтение — это труд. Огромная работа. А еще тем, что открываю скрытое от глаз. Если вы слушали мою лекцию о Сэлинджере, то помните пример с бейсболом. Слушателям нравится, когда, как в рассказе Эдгара По, письмо, которое лежало на самом видном месте, наконец находят. Я — тот, кто находит письмо. Грубо говоря, конечно.
МК: Научились? Читать? Или этот процесс бесконечен? То есть, по сути, вы учитесь, когда учите читать?
АС: Процесс бесконечен. Уча, учусь сам, разумеется. Только в живом общении, обмениваясь опытом, познаешь что-то по-настоящему...
МК: Чтение — космополитично априори. Американская литература — исключительно потому что... а собственно, почему? Помимо протеста по поводу рецензии учительницы к «Чайке...»?
АС: Трудно объяснить, почему любишь. Влюбленность начиналась с Баха, Кизи, Сэлинджера... Потом пришла любовь, курсе на втором университета. Литература США, да и зарубежная вообще — это о другой реальности, воображение сильно задействовано, жажда познания. Это как открыть новый мир, быть первопроходцем. Романтика. Плюс — я немного знаю английский. Поэтому могу сколько угодно любить Пруста, Деблина, Маркеса или Эко, но пишущих на английском я могу, как бы лучше сказать... Ну что ли, ощущать по-настоящему. Поэтика важнее проблематики, и музыку английского слога я иногда слышу. Это сильно сближает с конкретной культурой...
МК: Истиной непреложной считается, что полностью исполнить труд, которому вы учите тех, кто хочет уметь читать, то есть понять и принять сокровенное, сказанное автором, можно лишь читая на его родном языке? Вы читаете в оригинале?
АС: Я не великий знаток английского, не все мои слушатели знают иностранный. Но дайте мне четыре часа, умного собеседника, и я научу его, как, не владея языком оригинала, «видеть» то, что посылал нам сам автор...
МК: Скажите, насколько Набоков для вас американский писатель? И насколько Хэмингуэй — русский?
АС: Лучше всех о своей национальной идентичности говорил и писал сам Набоков, не буду дублировать. Конечно, он часть и веха американской литературы. Лучшее из написанного было создано им на английском языке. Плюс — на свидание с российской культурой Набокова, вернее, его книги, непоправимо задержала история и судьба. А в американской он состоялся вовремя.
Хемингуэй же — нисколько не русский. Одомашнивать у нас очень любят, иногда нахраписто, это очень похоже на брежневский поцелуй. Но сам автор от этого не приобретает черты принимающей стороны. Хэм был американским парнем, который научился писать у европейцев. А потом сильно вдохновил новой манерой несколько своих более одаренных, чем он сам, соотечественников...
МК: Дайте мне четыре часа... Похоже, что моим собеседником является второй автор англоязычного сборника эссе «больше, чем единица». Причем, после 1987... Вы азартны? Часто бьетесь об заклад?
АС: Сравнили тоже! Не знаю, как у Бродского было с пари, я легко вхожу в раж, поэтому не бьюсь об заклад и не играю. Но про четыре часа правда...
МК: Насколько обидным или нет для вас является мнение, что «...критики и рецензенты — всего лишь возомнившие свою значимость, но сутью являющиеся не более чем приживалками, греющимися в отраженном свете тех, упоминанием чьих имен они живут...»? Именно так резко высказалась на одной из своих лекций Доменик Мийе-Жерар. Известный критик и рецензент, кстати.
АС: Я приведу другой пример. Pale Fire — один из самых сложных, многослойных романов мировой литературы. И Брайан Бойд... Смотря какой критик... Вообще же, «Литература о литературе» — особый жанр. В нем есть свои приживалки и гении. Как и в самой литературе...
МК: Туше. В ходе беседы вы упомянули По. Хочу бросить все дела и захотеть невероятно прийти на вашу лекцию... сможете парой абзацев заставить испытать такое желание?
АС: Смогу. Но не буду.
МК: Хм...
АС: Оставим По без вашего нетвердого желания и моих сомнительных изысканий...
МК: Интрига вне интриги. Финальный хэт-трик тогда:
1. И все-таки истрепавшему покет-бук Сэлинджера до состояния старой газеты своему потенциальному слушателю у вас будет что сказать?
2. Сколько в ваших сутках часов? В ваши 30 сколько вам лет? Сколько знаний вы получаете от тех, кого учите? И не возникает ли ощущения обреченности, депрессии от осознания невозможности достичь Идеального знания?
3. И в завершение: если бы вас звали Томас Ланир и последним словом вашей жизни была бы возможность сказать что-либо потомкам, что бы вы сказали? Учитывая иную культуру, иной язык, иную географию, вообще — иное все этих самых потомков?
АС: В моих сутках часов всегда или слишком мало, или неожиданно много. Золотой середины не бывает. В 30 лет чувствую себя на 30, тут все банально.
...Идеального знания не существует, прелесть в его недостижимости. Я рад учиться постоянно, и мои курсы очень в этом помогают, укрепляя мою веру в неистребимость любви к литературе.
...Не люблю представлять себя кем-то другим. С Ланиром мы схожи только в трепетном отношении к сестрам и в том, что оба когда-то работали продавцами и писали на коробках всякие истории. Это невероятно... красиво, согласны? И я хотел бы, чтобы красота эта была понятна не только специалистам по американской литературе...
МК: Спасибо.
