Погода решает все
— Михаил Павлович, сколько работ представлено, когда и где они создавались?
— Здесь более 30 этюдов, созданных на пленэрах в Курске, Санкт-Петербурге, Ярославле, Севастополе и Краснодарском крае, начиная с 1999 года. То есть это 20-летний период. Рисовал я и прежде, и вообще этюдов, конечно же, у меня намного больше.
— На воздухе все должно быть иначе, чем в студии? В чем особенность такой работы?
— Я люблю передавать состояние — дождь, солнце, блики, игра света и теней, и пленэр мне в этом помогает. Как писатель не может существовать без записных книжек, так и художник без этюдов. Это мои черновики. По этюду можно потом написать картину, что я обычно и делаю, или представить его как самостоятельный вид творчества. Но даже не совсем удавшийся этюд, который отдельно не выставишь напоказ, дает возможность вспомнить, что было.
— Ведь пленэр сильно зависит от погоды и вообще от времени года?
— Поэтому этюд пишется быстро, как правило, за полчаса. Иначе солнце спряталось за тучи, тени ушли, начался дождь или град, ветер поднялся. Бывают, конечно, и длительные этюды. В Кабардинке, например, я выходил на берег моря писать закат несколько вечеров подряд — слишком быстро садилось солнце. Другое дело — Петербург, где в белые ночи закат можно писать три-четыре часа.Что касается сезона, зимой работать на свежем воздухе, естественно, сложнее, хотя есть энтузиасты пленэрной живописи, которые и по морозу выходят.
— А как, глядя на картину, понять, изображен на ней рассвет или закат?
— Это мне, кстати, часто приходится объяснять своим ученикам. При закате используются более теплые тона, красновато-оранжевые. Соответственно, рассвет имеет тона чуть холоднее. Одна из моих «рассветных» картин создана в Кижах на Онежском озере. Ради нее вставал в три утра.
Исчезающая история Курска
— Многие художники поступают проще — пишут с фотографии. Почему Вы считаете это неприемлемым для себя?
— Большая разница. У фотографии свои законы. Там перспектива другая, цвет абсолютно другой. Это все равно, что чашку взять заводскую китайскую или ручной работы. Бывают, конечно, фотографии художественные, с которых, в принципе, можно написать. Но все равно, художник работает отношениями: теплое или холодное, светлое или темное, и нужно это увидеть и прочувствовать самому.
— Как Вы выбираете места для пленэров?
— Я, например, люблю Петербург, куда с друзьями собираюсь сновав июле. Архитектура этого города как застывшая музыка: каналы, рефлексы, отражения, перепады…Даже из самого заурядного, посмотрев в окно, может получиться хороший этюд — мокрую крышу я написал из своего хостела. Курск интересен церквями, в особенности Знаменским и Сергиево-Казанским соборами. Еще у нас необычные перепады высот, старые дома…
— Дух богатой истории постепенно уходит из Курска, попытки энтузиастов бороться за архитектурное наследие, как мы видим по ситуации с небезызвестным Домом мещан Беньковских, упорно игнорируются…
— Сердце болит, когда архитектуру рушат. Новые здания художники терпеть не могут. Пускай дом обшарпанный, но в нем читается целая история. Было такое, что я написал то или иное здание, а потом смотрю — его уже нет, либо загородили новоделом. Так получилось и с красивейшим католическим костелом на улице Димитрова, его полностью застроили. Все. Исчезло это пространство. С архитектурой творится сейчас полное безобразие.
Династия художников
— В чем особенность школы «Артмания», в которой, как нам известно, Вы работаете с первых дней основания, и вообще являетесь одним из создателей?
— Школа появилась в 2010 году как альтернатива обычной художественной, только со свободным графиком посещения и возможностью заниматься каждому независимо от возраста. Многие приходят уже на пенсии — те, кто хотел когда-то рисовать, но было не до того. Теперь им за 50, 60, 70 лет, но они реализуют мечту детства или юности. Как правило, у новичков нулевые навыки рисования, но это не проблема. А есть и молодежь, которая целенаправленно готовится к поступлению в художественные вузы — у этих не просто интерес, но стимул.
— Где Вы трудились прежде?
— После окончания худграфа Курского госуниверситета в 1976 году работал главным художником в Театре юного зрителя, учителем рисования в общеобразовательной школе, преподавателем в художественной. И даже был арт-терапевтом в частной психиатрической клинике в Подмосковье. Но в профессии, можно сказать, с самого рождения, потому что мой папа тоже был художником и от рисования мне было никак не «увильнуть». Он писал пейзажи, а я наблюдал. Я попробовал было пойти в жизни другим путем, после школы чуть не поступил в политех, но — полбалла не хватило.
— Художественный опыт пригодился Вам и в армии?
— Когда командир открыл мой военный билет, увидев в графе гражданской специальности «учитель рисования, черчения и труда», то подпрыгнул от радости метра на три. Мне можно было выбрать, куда идти, и я стал художником-оформителем в редакции армейской газеты «На боевом посту». Служил в Забайкалье, в Читинской области в 1977-1978 годах.
— Вы упомянули о практикуемой Вами арт-терапии. Расскажите, пожалуйста, подробнее…
— Друг несколько лет назад показал мне, как работать на гончарном круге. Это как медитация, где не так важен результат, сколько сам процесс. Гончарное мастерство я два-три раза в неделю преподаю ив школе. Дома леплю, например, посуду, из которой сам с удовольствиемем и пью.
— Династия художников продолжилась уже в вашей собственной семье?
— Да, помимо отца, художниками являются моя сестра, ее сын, две моих собственных дочери. Куда деваться внукам… Наверное, тоже решат связать с этим жизнь!
