Десять кошек — это и есть вся семья пенсионерки. Ее дом — сгоревшая лачуга без электричества, отопления и воды. Постоянный сумрак иногда расступается от пламени костра. Руки и лицо женщины от копоти и сажи стали черными.
Не в какой-то глухой деревне, а в центре одного из районов Курска встречала 2018 год врач с 40-летним стажем Валентина Давыденко.
Валентина Федоровна — типичный представитель поколения 40-х: по-хорошему непоседливый, трудолюбивый и с широкой душой. Появившись на свет в переломный период Второй мировой войны, она, несмотря на голодную юность, с боем прорвалась в престижный мединститут. В те годы «просто Валя» обличила произвол в приемной комиссии и смогла поступить на врача, совмещая учебу с работой — как многие в то время.
Я много лет знаком с этой пенсионеркой, но только недавно узнал о ее невзгодах: сгоревшая проводка, печка-буржуйка, десять кошек и жалкая пенсия в восемь тысяч рублей. Я не смог остаться в стороне и поспешил на помощь к бабуле. Но та поспешила быстрее.
Незваный гость
Утро понедельника. Стук в окно. Мама в спешке открывает дверь, ожидая встретить ребенка для занятий английским. Однако Валентину Федоровну уже не интересуют языки. Старушка влетела в коридор как ураган, излучая позитив и энергию. Поцеловав в лоб меня и младшего брата, она искренне поинтересовалась нашими делами и заверила, что у нее тоже все хорошо. Получилось, прямо скажу, не очень: выдал стойкий запах копоти и черные от этой же копоти руки. Грязно-фиолетовая флисовая куртка пережила, кажется, не меньше горестей, чем сама пенсионерка. Отбросив формальности, бабуська перешла к делу.
— Знаете, я у вас хотела... если вы можете... потому что я знаю: вам тоже очень тяжело... занять денег до шестого.
— Еще 16 дней. Сколько нужно? — деловито интересуется мама, разглядывая гостя.
— Да, долго. Сколько можете. Если не можете — так и скажите.
— Сколько надо?
— Ну хотя бы 500 рублей есть? Если трудно вам — не занимайте, я не настаиваю.
— Хорошо, сейчас, — сказала мама, открыла сумочку и протянула спасительную купюру.
— Это я для бабушки, — сказала наша бабуська и спрятала деньги во внутренний карман. — Даю честное слово, если у меня появится возможность пораньше отдать — верну. Вам тоже тяжело: думаете, я не знаю?
— Видимо, не знает, — подумал я и устроился напротив, включив диктофон. Валентина Федоровна всегда отличалась чрезмерной болтливостью, а ее речь — рваностью. Возможно, дело в возрасте и вредной работе, но скорее в темпераменте. Старушка обожает общаться, но больше любит говорить, а не слушать: в этом плане ей очень повезло — я фиксирую каждую деталь и стараюсь не перебивать. А рассказывает она не всегда по делу, но весьма экспрессивно — размахивая руками, корча гримасы и перебирая интонации.
Наш диалог плавно переходит в монолог о непростой юности и советской коррупции.
— А вы в мединститут поступали, да? Тогда тяжело было… — интересуется мама.
— В мединститут всегда тяжело поступать — там страшные деньги! Вы не представляете: там «Волги» отдают! — схватившись за голову, восклицает Валентина Федоровна. — Я ездила жаловаться на ректора в ЦК и в министерство, я вызывала две комиссии сюда. Говорю: у нас, в Курском мединституте, нечестно принимают. Заранее список есть: он лежит под зеленой скатертью, и там записаны все имена. Чей-то отец — директор завода, чей-то — директор магазина или директор базы, мать — главврач, мать — завполиклиникой, мать — жена генерала Панкина. Дочку (Панкина. — Прим. ред.) приняли, а она пьяницей была и матом ругалась — прямо на наших преподавателей. Преподаватели говорят: «Что ты так себя ведешь?», а она: «Да пошел ты!» И матом прям на них. Главко заведовал подготовительными курсами — у них там все блатные были. Я даже на эти курсы не могла поступить 4 года, потому что у меня были все 4-5, но на последнем экзамене мне ставили двойку, потому что даже с тройкой я проходила.
По маме было заметно, что она прекрасно понимает бабушку. В 90-е ее тоже завалили в политехе из-за блата других абитуриентов.
— Ой, я тогда такая была… сейчас я не такая, — с сожалением произносит бабуська. — Мне угрожали. Меня в девятиэтажку привезли и сказали: забирай свои слова обратно, иначе вылетишь с восьмого этажа. А я говорю: я ничего вам писать не буду, а вылечу — и вы со мной вылетите.
«Неплохо» — подумал я, выпятив переднюю губу и одобрительно покивал головой.
— А где вы работали? — спрашивает мама, скрывая удивление.
— В Армении, на атомной станции.
— А, это вы приехали откуда-то?
— Нет, я здешняя. Меня туда послали. Родилась я в Винниково, где имения Плевицкой, — там наша школа была. А еще у меня была интересная и насыщенная жизнь: с седьмого по девятый классы я занимала в области первое место по пению — лирико-драматическому сопрано. Но не хочу врать: мне 74 года, и голос у меня уже не тот. Есть подруга: живет в Винниково. Она мне порой скажет: «Валь, спой мне что-нибудь». А я говорю: «Люся, я уже не пою так». Но в итоге я спела. И она: «И правда, уже не так».
Мы рассмеялись, бабуська, немного выждав, продолжила.
— Здесь я работала 15 лет операционной сестрой в областной больнице, 3 года акушеркой в Понырях. И когда закончила, у меня стаж был уже 18 лет, а в рентгене нужен всего семь с половиной. А медсестрой, врачом или санитаркой — без разницы. Мой декан еще говорил: «А почему мой Игорь 100 рублей получает в ординатуре, а ты 196?» — «А Игорь ваш имеет стаж?» — «Нет». — «Правильно, а у меня он был 15-18 лет. И когда я только пошла, у меня уже стаж был 8 лет, а с первого по шестой курс даже была профоргом — за это 16 рублей к стипендии доплачивали».
— Ну да, 200 рублей в то время получали немногие, — сказал я, посмотрев на мать. — Наша бабушка рублей 120 бухгалтером получала?
— Да. 120-130, — ответила она мне.
— А замуж не выходили? — спрашивает мать.
— Нет, не выходила, — без сожаления отвечает Валентина Федоровна.
— И детей нет?
— И детей нет. Никого, я одна.
— А почему вернулись?
— А вернулась, потому что братья старые…
— А сколько лет живете?
— Уже 16 лет живу.
— Я буду вам благодарна и навсегда запомню. Вы для меня что-то значите… — произнесла Валентина Федоровна, собираясь уходить. Но тут моя мать остановила ее и принесла две банки, что вчера передал дядя. Старушка была польщена и согласилась принять припасы с третьей попытки. Пока мама складывала снедь, бабуська присела на стул и выдала то, чего мы никак не ожидали…
Интернат от депутата
— Ко мне сегодня из райисполкома приходили — уже который раз! Они меня сватают пойти в интернат, — возмущенно произнесла бабушка, прищурившись, как северокорейский шпион в камуфляже.
— Сдать вас в интернат?
— Да, чтобы я там жила. Мне комнату дадут. А я так и сказала этому, главному, он здесь живет, на нашей улице — какой-то депутат…
— У нас на улице депутат есть?! — перебивает мать, застыв с банкой в руке.
— Да. Тут. В нашем районе, — так уверенно отвечает бабушка, будто сама выдвигалась в облдуму. — Я его в лицо уже знаю, они третий раз приходят.
— Чего они хотят? — все еще не верит мама.
— Они хотят так: у меня же два дома и участок 10 соток…
— То есть они хотят вас это?
— Да. Меня в интернат, а это все «захапать». А депутат мне: «Там в интернате хорошо: кровать у вас будет, комнатка у вас будет — вы будете втроем или вчетвером». А я ему говорю: «Ты спишь втроем или вчетвером? Вот ты говоришь: «Пойдем в интернат!» А твоя мать в интернате? Твоя мать в интернате? Вот мы когда учились в мединституте, практику проходили и видели и ваши интернаты, и кто там есть. Тюремщики, которые всю жизнь просидели в тюрьме, а теперь интернаты им». «Мы вас в лучший интернат», а я ему говорю: «Иди и сам живи в лучшем интернате, ко мне не лезь». «А вот видите, какая вы?» — «Да, говорю, я на бомжиху похожа, я грязная, но когда-то я была элитной дамой — все французское на мне было: и белье, и духи, и обувь — австрийская, английская, голландская — самых лучших фирм. Югославская по сравнению с ней — это шушело-мушело.
Тут я уже изо всех сил сдерживал смех, согнулся и схватился за живот: настолько абсурдным был контраст элитарной советской молодости с нищей российской старостью. Я люблю черный юмор, но при всей комичности эта сцена пугала до дрожи.
— Мы когда проходили практику, посещали дома престарелых, — продолжает бабуська. — И я видела одну женщину — монашку. Она слепая, собирала деньги на похороны, а их украли. Мама умерла у нее, и как раз я пришла — принесла новые вещи. И она сидела и плакала, а рядом какой-то зек: там же зеки — всю жизнь в тюрьме просидели, а теперь теплый угол ищут. Чтобы пожрать да поспать и помыться. И пенсия там: 30% на руки, а оставшееся забирают в пользу государства. Если бы у нас были дома престарелых как во Франции, Турции — я пошла бы. Там одинокие люди живут, нередко состоятельные. Я в наши бардачные порядки никогда не пойду. Я буду голодная, буду замерзать, оденусь тепло, лягу и буду спать — кошку свою обниму! Видите, сколько у меня кошек? Десять!
— Сколько вы на них тратите?
— Всю пенсию трачу на кошек, а для себя — за бабушками ухаживаю: купаю, стираю. Со мной даже разговор не ведите, там несчастные люди!
— Ну да… Что ж, меня уже ученик заждался, — говорит мама, — я пойду.
Мы еще пару минут болтаем, я шнурую ботинки, беру пакет с банками и выхожу во двор — Валентина Федоровна спускается следом. Ее запал потух, она погрузилась в воспоминания, мы пошагали домой.
Экскурсия домой
И вот мы на месте — в деревянной просевшей халупе. Крышу покрывает толстый слой ржавчины, доски вздулись и отошли, краска облупилась. Фундамент треснул, а за мутным стеклом уже как лет 10 не горит свет. Свалка гнилого дерева перед домом — признак печки-буржуйки, единственный способ согреться и, видимо, чей-то щедрый подарок.
Старушка с трудом отпирает массивную калитку, и мы попадаем во двор: его территория в самый раз под какой-нибудь элитный коттедж с гаражом под несколько машин. Но участок мы посмотрим потом, а сейчас заходим внутрь.
Бабуська распахивает тугую дверь и предупреждает: в полу дыра, а потолок проломлен.
— Потолок в коридоре тек, но племянник все разломал, бросил и сказал: «Давай денег!» Раньше у меня была пенсия 7 400, сейчас 8 600 — и отдала ему 3 500. Он 1000 дал сыну на день рождения, а 2000 себе взял. Хотя сам имеет двухэтажный дом…
Оставим моральный аспект поведения родственника и пойдем дальше — в единственную жилую комнату. От коридора с проломленной крышей и дырявым полом ее отделяет толстый кусок плотной ткани — то ли ковра, то ли старого пальто. Похожим материалом Валентина Федоровна завешивает и окна — чтоб не продувало, а сама спит в старом замызганном кресле. Рядом печка — единственный источник тепла, если не считать десяти кошек, которые греют кресло хозяйки круглые сутки. Как признается обманутая государством пенсионерка, лишь бы душа была не грязная — живу по этому принципу. На ее месте сложно жить иначе. Слева от кресла расположена тумба, где старушка хранит припасы: морковь, фасоль и крупы. Рядом плита, что подпитывается от газового баллона, который, как признается хозяйка, был куплен за 700 рублей. В целом дом просторный, что также играет против владелицы: топить нужно больше. Соседние комнаты забаррикадированы вовсе и хранят предметы ушедшей эпохи: огромный радиоприемник, непристойно пузатый телевизор и стол, укрытый каталогом из «Биллы». Я делаю фотографии, но бабушка просит сильно не увлекаться, не верит, что кто-нибудь способен решить ее проблему. Когда мы уходили, я обратил внимание на неведомую стряпню, предназначавшуюся кошкам.
Оказавшись во дворе, Валентина Федоровна не прекратила свое повествование.
— Видите, вот это мне он помог отремонтировать, вот тут он мне порядок навел. Туалет с этой стороны туда перенес, а яму засыпал, заборчик вот здесь подделал, — делится чумазая хозяйка, разводя руками то в одну, то в другую сторону.
— А вот это — две вишни: они в плодородный год ужас сколько вишен дали, и все крупные, — не скрывая восторга, рассказывает бабушка.
— А вот яблоня, но, правда, я с нее ни одного плода не съела — местный пьяница все обрывает, — продолжает бабуська, вызвав улыбку. Но на яблоках соседи не остановились…
— Видишь, деревья растут? Вот эти деревья должны у меня расти. Пока меня не было, он таки залез на мой огород.
— Постойте, вот эти деревья? — неприлично тыкая пальцем, спрашиваю я.
— Да. Это черешня. Я вызывала ребят: они тут все померили, и я приватизировала их. Медведев же в том году пять тысяч дал, а я из пенсии добавила. Но ждала полтора года. Вот эти черешни и прочее — все отходит ко мне.
— По документам все ваше?
— Да, это мое все. Пока я в Армении была, они забор поставили — даже два. Первый, а потом еще два. Украли из сарая 40 метров рабицы. Он знаешь какой? — намекает пенсионерка на соседа, чье имя я забыл. — Ворует и пропивает. Вот тележка тут стоит — это он украл. Однажды я иду, а он открывает дверь, а локоть об тележку. Потом велосипед украл. Мужик приехал, выходит: «Ребят, где велосипед?» А это тот выпивоха с Красина, — неустанно сплетничает бабушка (а может, не сплетничает?).
— Реальная граница проходит вот по этому столбику, видишь? — продолжает Валентина Федоровна. — Вот настолько залез, тварюга, на метр и 76 сантиметров.
— А это ваш участок тоже?
— Да, на всю длину забора.
— Но этот сосед у меня очень хороший: он никуда не залез, помогает, — показывая в противоположную сторону, рассказывает пенсионерка. — Ну как помогает — купит мебель новую, а мне старую отдаст, купит плиту газовую — мне старую отдаст. Хорошую. Она советская, но нормальная.
— Понятно, а как вы встретили Новый год?
Одинокий Новый год
— Новый год я встретила в одиночестве, — начинает Валентина Федоровна просто. Следующие несколько секунд старушка молчит: видимо, прокручивает в голове эти события, но затем продолжает.
— Накупила фруктов на такую сумму, на которую одна бы себе не купила. Но одна женщина со 2-го Северного — Люда — пришла ко мне за две недели и говорит: «Валь, давай вместе Новый год встречать!» Я говорю: «Ну давай!» — «Только так, — уточнила Люда, — ты купишь фрукты, сладкое и выпивку».
— Постойте, выпивку? — перебил я.
— Да, а знаешь какую? Алкоголь же нельзя: у Люды два инсульта. Поэтому выпивка у нас — детское шампанское, 40 рублей стоит. Я девочкам так и говорю: «Вы детское шампанское получите — нам сразу две бутылки отложите!» Ну все, купила, вот мы с ней три года подряд встречали Новый год.
— А что еще купили?
— Яблоки купила: три красных и два белых — такие, хорошие — не люблю экономить на праздничном столе. Я купила семь мандаринов, три апельсина, белый, розовый и черный виноград, а также гранат, — рисуя в воздухе круг, перечисляет Валентина Федоровна. — Там, по-моему, 600 с чем-то граммов, я его последний съела. Еще три груши купила, лимон купила — чай пить и четыре пирожных: два пирожных на 1 января и два на 31 декабря — 88 рублей четыре пирожных.
— И что было дальше?
— Я 31 сплю, время полшестого: тук-тук-тук — дверь как затрещала! «Кто это там?» — думаю, а то еще темно. «Ой, Валя, это Люда». Я говорю: «Что случилось?» — «Да, вот, не буду я с тобой Новый год встречать». Я говорю: «Люда, а зачем мне такие расходы? Я столько потратила на фрукты и сок! Ну не придешь — не придешь, что ж сделаешь…» Накрыла стол, постелила чистую белую бумагу, поставила два стакана, открыла шампанское. Когда Путин поздравлял по радио, я стаканчик себе налила и говорю: «С Новым годом, мамочка, с Новым годом тебя! С Новым годом, мои родные братики». Ни одного уже нет: сестра умерла, три брата умерли, и я осталась одна, а два маленьких умерли еще раньше — девочка в 4 годика, мальчик в 2 месяца. Я в семье седьмая. Если девочка седьмая — она никогда не выходит замуж, это такое поверье, но правда или нет — не знаю. Мне говорят эти: «Как же вы Новый год встречали?» Я говорю: «Очень хорошо! Наверное, так же, как Путин и Медведев». Шампанское дорогое было, фрукты всякие, селедка была, колбасы не было, сыра не было. Ужасно хотела два кусочка селедочки и съела. Селедка была очень вкусная.
Трудности перевода
— Как получилось, что стаж не учли?
— Потому что есть такая аферистка, Брежнева. Точное имя не помню, но у меня записано, как ее зовут. «Вот когда будете умирать, знайте: я вас прокляла, потому что сколько лет я работала, а вы документы мои куда-то дели», — пробормотала старушка, чуть ли не плача. — Она потеряла справки, что у меня такой трудовой стаж. А пенсию начисляли в 2005 году. Я до этого работала в ж/д, в областной, в Понырях старшей акушеркой, в первом роддоме в палате новорожденных.
— Ну а в трудовой книжке записи есть?
— Да, да, все есть. Есть все. Я посылала запрос в Армению, мне в ответ письмо пришло, но сделали ошибку: Давыденко Валентина Феодоровна, а они сказали: «Ну это ж не Федоровна, а Феодоровна — мы не будем пересчитывать». И вот каждый год я хожу туда, и каждый год мне отвечают, что они передают документы.
— Вообще, пенсия с таким стажем должна быть тысяч 15, не меньше.
— Не меньше — я тебе точно говорю. Меня тут даже 5 лет не прописывали.
— Как, не хотели? — с ухмылкой спрашиваю я.
— Да, взятку ждали — 500 долларов — говорили: кто тебя послал в Армению, тот пусть и прописывает. А мне одна женщина Оля — она в милиции работала — говорит: «Валентина Федоровна, не ходите сюда — они не хотят вас прописывать, пока вы не дадите 500 долларов. Армяне дают, и их в этот же день прописывают». В итоге я написала жалобу Путину, приехал его заместитель — Маслин Александр Александрович. Такой хороший человек, так помог мне: прописку сразу дали, а эту верхушку уволили.
— Постойте, а сколько вы лет в Армении работали?
— 22 года в одной и 18 в другой больнице. Даже по две трети, потому что я отпуск не брала, и у меня еще полгода отпуска. Уехала в августе 81-го, а приехала в октябре 2002-го и сразу подала жалобу Путину.
— Безусловно, просто так мы это не оставим: отсканируем трудовую книжку и сделаем запрос.
Итоги
— А сколько всего нужно денег, чтобы привести в порядок дом?
— Фундамент новый нужен, этому ведь больше сотни лет; строил машинист из шпал. Они пропитаны креозотом или еще чем-то — не гниют. Крыша покрыта железом, но ее надо почистить и покрасить.
— У вас нет ни отопления, ни света, ни воды?
— Печку топлю, проводка сгорела, а воды нет. Ко мне пришли, говорят, мол, ба, давай мы воду проведем! Я говорю: давай! А они говорят: 120 тысяч. Я им и ответила: идите отсюда и больше не приходите, не ищите дураков! Еще узнала насчет денег: номера целы, мне вернут все 900 рублей, так что я маме на днях отдам деньги. Руки черные, сейчас пойду умываться — как положено, с щеткой, и в церковь, за водой.
